Помнишь, бача, мы были в моде. И огромные газоны назывались парками интернационалистов. А сколько памятных камней и досок поназакладывали в то время! А еще нам с облегчением спихнули уличную шпану. И мы, проклиная Афган за изломанные судьбы, но тоскуя вновь и вновь по тем горам, сами растили себе замену. И пацаны отправлялись ТУДА.
Люди-символы – мы еще были нужны Родине. И мы, и наши костыли, и выбитые глаза, и наши кровавые сны, и даже скромные наши могилы – все еще могло потребоваться стране. Мы еще верили этой стране.
Бача, а потом? Все было. Февраль. Последняя колонна на Термез. Нам нацепили «От благодарного афганского...», отчеканенную на Ленинградском Монетном дворе. А мы прозвали ее по-другому. Как бы это помягче: «Спасибо, что ... (ушли)». И еще вся страна гордилась легендарным командармом, что последним пересек роковую черту. Но мы-то знали, что за речкой еще остаются наши мужики. И этих мужиков еще зашвырнут в душанбинскую глушь – без воды и света, в полевые палатки. Но прежде запечатлеют на кинопленке их торжественный вывод. Тогда о нас много писала пресса. А потом нашлись темы пощекотливее и посвежее.
Четыре года после войны. Больше тринадцати – с ее начала. Через молчание – к славе. От славы – к забвению. Кто мы, бача? Ветераны с наградами несуществующей страны... Ты помнишь, как шарахались от нас, будто от прокаженных и читалось в глазах «убийцы!» Как вербовали нас и левые, и правые. Как бросали нас любимые женщины, не поняв нашей боли, нашей утопленной в водке памяти. Ты помнишь, бача, как мыкались мы по углам, и с трудом созданные семьи рушились от безнадеги и безысходности. И праздникам нашим не нашлось места в календаре. Да и сама война эта, постыдная и бесславная, быстро забылась здесь.
Но в 89-м нас бросили усмирять Тбилиси, в 91-м – Ригу и Вильнюс. А потом нас призывали на баррикады у Белого дома и Мариинского дворца. Сегодня мы воюем на Кавказе. Нас, похоже, втравили, бача, не в самые чистые игры. И мы, недобитые ТАМ, продолжаем умирать ЗДЕСЬ.
Мы привыкли к своим допотопным протезам, головным болям, не вынутым осколкам. Мы привыкли, что вспоминают о нас лишь от случая к случаю, от даты к дате. Нас отвергла эта страна. И мы создали свою, в которой, как в любой другой, хватает и подлости, и вранья. И страна наша зовется Афганом.
Мы еще пытались напомнить о себе. То буйством празднования Дня ВДВ, то броском гранаты сквозь дверную решетку. Та граната, влетевшая в ленинградский бар «Загреб», наделала в пору всеобщего затишья шума больше, чем все молчаливые пикеты у дверей власти. Бача, мы не знали, как жить нам ЗДЕСЬ, откуда однажды забрили нас воевать. И пацаны наши бросались в лестничные пролеты, бились в автокатастрофах, умирали от сердечной недостаточности. И мы хоронили их. Но уже не в цинках.
Бача, а сейчас тех из нас, кто продолжает воевать во сне, кормят таблетками в психиатрических лечебницах. И мы, превозмогая себя, обращаемся к врачам. А вообще-то, дай нам бог дотянуть до сороковника.
Что остается, бача? Жить. Как жили мы эти годы. Жить лучше, и рассчитывать на самих себя. У нас многое есть. Мы сами строим для себя жилье, и сами выращиваем картошку. И пришли в бизнес. Нашим охранным службам не найдется равных. Мы научились торговать. Мы остались прежними и стали другими. И все дальше уходим от воспоминаний.
Но, случается, бача, нам хочется вспомнить Афган. Где мы выжили и откуда вернулись назад. Мы пишем стихи, мы пишем песни и картины. И мы снова пьем водку, поминая всех, с кем и не были знакомы. И говорим на своем, понятном только нам языке.
Салам, бача.
<z>Кирилл Метелев</z>