Сколько же «гостей» из Афганистана сражается сегодня на карабахских фронтах? Может быть, единичные добровольцы?
Заместитель начальника управления безопасности Нагорного Карабаха подполковник Юрий Григорян раскладывает на длинном столе документы и другие «трофеи», захваченные в ходе боев. Тетради занятий по тактике, заполненные экзотической вязью. Неотправленные письма. Потертый денежный знак в десять афгани. А вот и официальное письмо, подписанное и. о. заместителя начальника генштаба министерства обороны Республики Азербайджан полковником М. Аслановым и адресованное республиканскому военкому: «Призвать из запаса 50 (пятьдесят) военнообязанных переводчиков со знанием персидского языка и направить их в распоряжение командира в/ч 160». Призванные переводчики тотчас приступили к работе. «В нашей части расположен спецконтингент, – доносит начальству чуть позднее командир упоминавшейся в/ч 160 подполковник Лятифов. – Они настроены no-боевому, с нами и местным населением поддерживают хорошие отношения. Они выезжают в города Минге-чаур, Гянджу и др. в сопровождении переводчиков, которые призваны на сборы.
В книге приказов той же воинской части (начата 8 августа, окончена 19 сентября 1993 года) «спецконтингент» назван уже без обиняков, правда, в несколько непривычном для нас написании: «муджахеды». Вообще вся официальная документация – на русском языке, что делает ее доступной. Изо дня в день повторяется цифра, показывающая численность «муджахедов», зачисленных на котловое довольствие: 464 человека. Всего же на этом виде довольствия числится 748 человек (данные от 22 августа), и вскоре в донесениях командира появляются нотки неудовольствия: в части не хватает людей, чтобы обслуживать «муджахедов», убирать за ними. А «спецконтингент» показывает характер: то пожалуется на нехватку чайников (и более восьмидесяти чайников будут срочно «мобилизованы»), то по его требованию придется выдавать «сухим пайком» продукты по длинному списку, в котором среди прочего числятся «бараны живые». Кроме того, «1350 человек за период их пребывания посетили санчасть». Обратим внимание на эту цифру – 1350, относящуюся, заметим, еще к 2 октября, – и продолжим цитату из донесения командира: «Складывается впечатление, что они прибыли лечиться, а не воевать». Как видно, боевое настроение пошло на убыль. Пленные показывают, что «муджахедов» нередко используют в качестве пресловутых «заградотрядов» — стрелять по «своим», если побегут. В спину – кому? Вот этим мальчикам-недоросткам, отловленным, по их уверениям, на вокзалах, базарах и сотнями гибнущим от «чужих» и «своих» пуль?
Не в короткой заметке давать рецепты распутывания узла, над которым бьются сотни политиков и публицистов во многих странах. Но ясно одно: дальнейшая интернационализация конфликта, тем более на конфессиональной основе, чревата непредсказуемыми последствиями не только для данного региона. А стрелка подступила уже к опасной черте.
Что я могу добавить к этим страницам, написанным в январе нынешнего года по горячим следам поездки в Армению и Нагорный Карабах и тогда же опубликованным в «Литературной газете»?
Прежде всего, наверное, надо объяснить, почему из всего разнообразия впечатлений я выбрал для первой публикации именно эти. Именно потому, что привнесение в эту – или в любую другую – войну религиозного мотива кажется мне самым тревожным и опасным на сегодня. Представим себе на минуту, что в ответ на участие в карабахской войне афганских моджахедов кто-то из неистовых радетелей противоположной стороны воззовет к христианской солидарности, к объявлению «крестового похода» против «неверных»? В какие средневековые бездны может быть тогда ввергнут мир! Может вспыхнуть такое пламя, в котором уже и самого Карабаха не станет видно. Ибо страшнее, неистовее национальной розни может быть только рознь религиозная. Потому что она предполагает монополию на владение истиной.
Я с уважением воспринимаю миротворческие инициативы Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II. Во время поездки в Армению наша писательская группа была удостоена приема у католикоса всех армян Вазгена I –умудренного жизнью, взвешенно мыслящего пастыря. И все же, не в обиду этим достойнейшим иерархам и всем верующим людям, вынужден констатировать: надежды на примирение и смягчение нравов посредством возрождения веры оказались во многом преувеличенными. Воздвигаются новые и новые стены противостояния и вражды, в том числе и «внутри» православия (какому «центру» подчиняться: московскому или зарубежному?) и лютеранства (в Питере два объединения приверженцев этой конфессии никак не поделят несколько храмов). А когда религиозные хоругви поднимаются над полем боя – это самое страшное.
Впрочем, моджахедов на армяно-азербайджанском фронте ждало в этом смысле нечто неожиданное и вызвавшее у них негодование. Им пришлось кое-где делить, что называется, «стол и дом» со вчерашними противниками – иноверцами-«шурави», ибо на службе в Азербайджане оказались и наемники из России и других стран СНГ. И уже вспыхивали в азербайджанском тылу достаточно острые конфликты между ними.
Снова и снова перелистываю свои записи, сделанные в кабинете подполковника Григоряна. Вот имена моджахедов: Камин Мангал, Сале Мохаммад, Ажмал Жанмохаммад, Мохаммад Юсеф, Алламухаммад, Азимхан, Зармухаммад, Мухаммад Айюб, Маджнун, Нурага... Если где есть ошибка в транскрипции имен – вина армейского писаря. Подделка исключается: чтобы имитировать все эти документы со всеми их штампами, печатями, грифами, обмахрившимися краями, пятнами, ошибками, опечатками, нужна длительная работа специалистов высокого класса, а откуда им тут взяться?
А рядом, на соседних страницах записной книжки – беседы с наемниками из стран СНГ в тюрьмах Степанакерта и Шуши. О двух из них – летчиках Чистякове и Беличенко, русском и украинце, – достаточно много писала пресса. Другие – такие, как пехотинцы Геннадий Кустарев или Олег Пилипенко, — значительно менее «прославлены». Их истории – одна другой фантастичней. Кустарев, по его словам, – бомж из Тюменской области, подался в Баку – в теплые и сытые, как ему казалось, края. Пилипенко – матрос-дальневосточник, поехал в Азербайджан в отпуск, потому что товарищ – Забиб Зафаров – просил проведать его отца (сам Забиб почему-то не мог этого сделать – вроде бы, боялся попасть в армию). Обоих – и Кустарева, и Пилипенко – забрали будто бы на вокзале, долгое время держали под стражей, склоняя к вступлению в действующую армию, наконец «уговорили». Оба, по их словам, практически не воевали: один пробыл на фронте три дня, другой – неделю, после чего оказались в плену. «Пьяного подобрали, спал», – рассказывает Кустарев.
– Вы ему не очень-то верьте, – вступает в разговор начальник тюрьмы. – Спал-то он спал, но когда разбудили – вскочил и отрапортовал, как бы в свое оправдание: «Я уже троих убил!» Не разобрал спросонья, кто перед ним.
Что тут правда, что неправда – поди разбери. Дикие, странные, будто во сне приснившиеся судьбы. А вот еще одна встреча – там же, в Шушинской тюрьме. Мальчик-азербайджанец тринадцати лет, имя – Мушфиг. Бойкий, смышленый, неплохо одетый. Живет здесь не в камере, а в казарме, вместе с солдатами. «Его родители погибли при эвакуации Лачина, – рассказывают карабахские военные. – И угораздило их сесть в военный грузовик! Наши ребята по нему и шарахнули. Отца, мать убило, а он жив остался. Сирота. Заботимся о нем, как можем». И мальчик действительно привязан к ним. Потому что больше у него никого нет. И потому что в повседневном общении они действительно добрые, веселые, отзывчивые ребята. Не может быть, чтобы именно они выпустили снаряд, убивший родителей! И еще не так давно, худо-бедно, жили рядом люди двух народов, общались, работали вместе...
И немало еще невероятных сюжетов, которых никакая фантазия не могла бы создать, довелось услышать в те дни. Вот рассказ Давида Задояна, в прежней мирной жизни кибернетика, потом – полевого командира, а ныне – министра продовольствия и заготовок Армении: «Тогда мы стояли на нахичеванской границе (это уже не Карабах, это другая зона конфликта. – И. Ф.). В Нахичевани тогда еще Гейдар Алиевич был. А мы с ним еще по мирной жизни знакомы. И тут переговаривались когда надо по телефону. Я ему «вы» говорю, он мне «ты», это нормально, он годами старше. Однажды звоню ему: Гейдар Алиевич, солярка у меня кончилась, техника не идет. А он: а мука у тебя есть? Есть, говорю. Так и обменялись. У меня техника пошла на их горючем, его солдаты хлеб едят. И воюем». Рассказывали мне и о том, как наши ту же солярку выменивали на трупы бойцов противника, погибших во время отбитой атаки. И еще многое, о чем как-то даже рука не поднимается написать. Лучше вспомню рассказ о том, как в морозную ночь ребята с той и с другой стороны приходили к одному костру греться. А утром расходились по окопам и снова брали друг друга на мушку. Но ведь грелись же! Тоже, конечно, абсурд, безумный сюрреализм этой войны. Но в этом случае с каким-то просветом.
Мне представляется очень важным тот факт, что эти заметки появятся в «афганском» журнале. Связь этих двух войн через участие афганских моджахедов в боях на карабахском фронте – факт не только внешний. Не так уж далеко они друг от друга географически. И в самом характере этих войн – при всем естественном различии – есть нечто общее: та же «вязкость», та же безысходность. Но абсолютно безысходных ситуаций в истории не бывает. Рано или поздно они разрешаются. Мне кажется, бывшие «афганцы» с их столь тяжко доставшимся трагическим опытом могли бы сыграть свою роль в достижении разумного исхода войны в Карабахе и вокруг него.
<z>Илья Фоняков</z>
ТОП новостей
- В Петербурге стартовал ХХIII Международный форум «Экология большого города»
- С 1 апреля Летний и Михайловский сады закроются на просушку
- 2,5 тысяч человек будут призваны на военную службу в весенний призыв
- Требования к мигрантам ужесточат
- Предложения по заработной плате в Петербурге выросли за год на 15%