«Живые бараны – «сухим пайком». Сколько афганских моджахедов сражается на фронтах Карабаха?

Сколько же «гостей» из Афганистана сражается сегодня на карабахских фронтах? Может быть, единичные добровольцы?
Заместитель начальника управления безопасности Нагорного Карабаха подполковник Юрий Григорян раскладывает на длинном столе документы и другие «трофеи», захваченные в ходе боев. Тетради занятий по тактике, заполненные экзотической вязью. Неотправленные письма. Потертый денежный знак в десять афгани. А вот и официальное письмо, подписанное и. о. заместителя начальника генштаба министерства обороны Республики Азербайджан полковником М. Аслановым и адресованное республиканскому военкому: «Призвать из запаса 50 (пятьдесят) военнообязанных переводчиков со знанием персидского языка и направить их в распоряжение командира в/ч 160». Призванные переводчики тотчас приступили к работе. «В нашей части расположен спецконтингент, – доносит начальству чуть позднее командир упоминавшейся в/ч 160 подполковник Лятифов. – Они настроены no-боевому, с нами и местным населением поддерживают хорошие отношения. Они выезжают в города Минге-чаур, Гянджу и др. в сопровождении переводчиков, которые призваны на сборы.
В книге приказов той же воинской части (начата 8 августа, окончена 19 сентября 1993 года) «спецконтингент» назван уже без обиняков, правда, в несколько непривычном для нас написании: «муджахеды». Вообще вся официальная документация – на русском языке, что делает ее доступной. Изо дня в день повторяется цифра, показывающая численность «муджахедов», зачисленных на котловое довольствие: 464 человека. Всего же на этом виде довольствия числится 748 человек (данные от 22 августа), и вскоре в донесениях командира появляются нотки неудовольствия: в части не хватает людей, чтобы обслуживать «муджахедов», убирать за ними. А «спецконтингент» показывает характер: то пожалуется на нехватку чайников (и более восьмидесяти чайников будут срочно «мобилизованы»), то по его требованию придется выдавать «сухим пайком» продукты по длинному списку, в котором среди прочего числятся «бараны живые». Кроме того, «1350 человек за период их пребывания посетили санчасть». Обратим внимание на эту цифру – 1350, относящуюся, заметим, еще к 2 октября, – и продолжим цитату из донесения командира: «Складывается впечатление, что они прибыли лечиться, а не воевать». Как видно, боевое настроение пошло на убыль. Пленные показывают, что «муджахедов» нередко используют в качестве пресловутых «заградотрядов» — стрелять по «своим», если побегут. В спину – кому? Вот этим мальчикам-недоросткам, отловленным, по их уверениям, на вокзалах, базарах и сотнями гибнущим от «чужих» и «своих» пуль?
Не в короткой заметке давать рецепты распутывания узла, над которым бьются сотни политиков и публицистов во многих странах. Но ясно одно: дальнейшая интернационализация конфликта, тем более на конфессиональной основе, чревата непредсказуемыми последствиями не только для данного региона. А стрелка подступила уже к опасной черте.
Что я могу добавить к этим страницам, написанным в январе нынешнего года по горячим следам поездки в Армению и Нагорный Карабах и тогда же опубликованным в «Литературной газете»?
Прежде всего, наверное, надо объяснить, почему из всего разнообразия впечатлений я выбрал для первой публикации именно эти. Именно потому, что привнесение в эту – или в любую другую – войну религиозного мотива кажется мне самым тревожным и опасным на сегодня. Представим себе на минуту, что в ответ на участие в карабахской войне афганских моджахедов кто-то из неистовых радетелей противоположной стороны воззовет к христианской солидарности, к объявлению «крестового похода» против «неверных»? В какие средневековые бездны может быть тогда ввергнут мир! Может вспыхнуть такое пламя, в котором уже и самого Карабаха не станет видно. Ибо страшнее, неистовее национальной розни может быть только рознь религиозная. Потому что она предполагает монополию на владение истиной.
Я с уважением воспринимаю миротворческие инициативы Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II. Во время поездки в Армению наша писательская группа была удостоена приема у католикоса всех армян Вазгена I –умудренного жизнью, взвешенно мыслящего пастыря. И все же, не в обиду этим достойнейшим иерархам и всем верующим людям, вынужден констатировать: надежды на примирение и смягчение нравов посредством возрождения веры оказались во многом преувеличенными. Воздвигаются новые и новые стены противостояния и вражды, в том числе и «внутри» православия (какому «центру» подчиняться: московскому или зарубежному?) и лютеранства (в Питере два объединения приверженцев этой конфессии никак не поделят несколько храмов). А когда религиозные хоругви поднимаются над полем боя – это самое страшное.
Впрочем, моджахедов на армяно-азербайджанском фронте ждало в этом смысле нечто неожиданное и вызвавшее у них негодование. Им пришлось кое-где делить, что называется, «стол и дом» со вчерашними противниками – иноверцами-«шурави», ибо на службе в Азербайджане оказались и наемники из России и других стран СНГ. И уже вспыхивали в азербайджанском тылу достаточно острые конфликты между ними.
Снова и снова перелистываю свои записи, сделанные в кабинете подполковника Григоряна. Вот имена моджахедов: Камин Мангал, Сале Мохаммад, Ажмал Жанмохаммад, Мохаммад Юсеф, Алламухаммад, Азимхан, Зармухаммад, Мухаммад Айюб, Маджнун, Нурага... Если где есть ошибка в транскрипции имен – вина армейского писаря. Подделка исключается: чтобы имитировать все эти документы со всеми их штампами, печатями, грифами, обмахрившимися краями, пятнами, ошибками, опечатками, нужна длительная работа специалистов высокого класса, а откуда им тут взяться?
А рядом, на соседних страницах записной книжки – беседы с наемниками из стран СНГ в тюрьмах Степанакерта и Шуши. О двух из них – летчиках Чистякове и Беличенко, русском и украинце, – достаточно много писала пресса. Другие – такие, как пехотинцы Геннадий Кустарев или Олег Пилипенко, — значительно менее «прославлены». Их истории – одна другой фантастичней. Кустарев, по его словам, – бомж из Тюменской области, подался в Баку – в теплые и сытые, как ему казалось, края. Пилипенко – матрос-дальневосточник, поехал в Азербайджан в отпуск, потому что товарищ – Забиб Зафаров – просил проведать его отца (сам Забиб почему-то не мог этого сделать – вроде бы, боялся попасть в армию). Обоих – и Кустарева, и Пилипенко – забрали будто бы на вокзале, долгое время держали под стражей, склоняя к вступлению в действующую армию, наконец «уговорили». Оба, по их словам, практически не воевали: один пробыл на фронте три дня, другой – неделю, после чего оказались в плену. «Пьяного подобрали, спал», – рассказывает Кустарев.
– Вы ему не очень-то верьте, – вступает в разговор начальник тюрьмы. – Спал-то он спал, но когда разбудили – вскочил и отрапортовал, как бы в свое оправдание: «Я уже троих убил!» Не разобрал спросонья, кто перед ним.
Что тут правда, что неправда – поди разбери. Дикие, странные, будто во сне приснившиеся судьбы. А вот еще одна встреча – там же, в Шушинской тюрьме. Мальчик-азербайджанец тринадцати лет, имя – Мушфиг. Бойкий, смышленый, неплохо одетый. Живет здесь не в камере, а в казарме, вместе с солдатами. «Его родители погибли при эвакуации Лачина, – рассказывают карабахские военные. – И угораздило их сесть в военный грузовик! Наши ребята по нему и шарахнули. Отца, мать убило, а он жив остался. Сирота. Заботимся о нем, как можем». И мальчик действительно привязан к ним. Потому что больше у него никого нет. И потому что в повседневном общении они действительно добрые, веселые, отзывчивые ребята. Не может быть, чтобы именно они выпустили снаряд, убивший родителей! И еще не так давно, худо-бедно, жили рядом люди двух народов, общались, работали вместе...
И немало еще невероятных сюжетов, которых никакая фантазия не могла бы создать, довелось услышать в те дни. Вот рассказ Давида Задояна, в прежней мирной жизни кибернетика, потом – полевого командира, а ныне – министра продовольствия и заготовок Армении: «Тогда мы стояли на нахичеванской границе (это уже не Карабах, это другая зона конфликта. – И. Ф.). В Нахичевани тогда еще Гейдар Алиевич был. А мы с ним еще по мирной жизни знакомы. И тут переговаривались когда надо по телефону. Я ему «вы» говорю, он мне «ты», это нормально, он годами старше. Однажды звоню ему: Гейдар Алиевич, солярка у меня кончилась, техника не идет. А он: а мука у тебя есть? Есть, говорю. Так и обменялись. У меня техника пошла на их горючем, его солдаты хлеб едят. И воюем». Рассказывали мне и о том, как наши ту же солярку выменивали на трупы бойцов противника, погибших во время отбитой атаки. И еще многое, о чем как-то даже рука не поднимается написать. Лучше вспомню рассказ о том, как в морозную ночь ребята с той и с другой стороны приходили к одному костру греться. А утром расходились по окопам и снова брали друг друга на мушку. Но ведь грелись же! Тоже, конечно, абсурд, безумный сюрреализм этой войны. Но в этом случае с каким-то просветом.
Мне представляется очень важным тот факт, что эти заметки появятся в «афганском» журнале. Связь этих двух войн через участие афганских моджахедов в боях на карабахском фронте – факт не только внешний. Не так уж далеко они друг от друга географически. И в самом характере этих войн – при всем естественном различии – есть нечто общее: та же «вязкость», та же безысходность. Но абсолютно безысходных ситуаций в истории не бывает. Рано или поздно они разрешаются. Мне кажется, бывшие «афганцы» с их столь тяжко доставшимся трагическим опытом могли бы сыграть свою роль в достижении разумного исхода войны в Карабахе и вокруг него.
<z>Илья Фоняков</z>