Протоиерей Вячеслав Харинов уже более двадцати лет ведёт свою войну. Отвоевывает у вечности имена павших бойцов ВОВ. Корреспондент «Нашей Версии на Неве» поговорил с ним о Войне, поисковом движении и увековечивании памяти павших в главной катастрофе ХХ века.
–Вы родились через 16 лет после победы советского народа над гитлеровцами. Ещё свежи были тяжёлые воспоминания о военном времени. Как вы воспринимали войну тогда, и поменялось ли её восприятие с годами?
– Как ни странно – поменялось. Свойство памяти – терять наиболее драматичные, тяжёлые впечатления. Но мы так устроены, что можем и обретать. Внезапно всплывают воспоминания, например, от посещения послевоенных общественных бань. Понятно, что не было ванн – в нашей коммуналке жили одиннадцать семей: одна маленькая общая кухня, один маленький общий туалет. Мы ходили с отцом в общественные бани раз в неделю. Будучи сыном фронтовика, не воспринимал всерьёз мужчин, у которых не было каких-то отметин на теле – ран, ампутаций. Для моего детского сознания ампутированные конечности воспринимались как часть той реалии, которая отвечает за высокое, настоящее, героическое. Некая печать почёта.
За подобными людьми всегда была какая-то особенная история.
И на отца я смотрел точно так же, с гордостью, не видя его ущербности, и всегда находил его среди других голых мужиков в бане – по развороченной миной ноге, вывороченной мышечной массе бедра, напоминавшей гигантскую розу. Это одно из воспоминаний детства и войны в нём...
– А после?
– Потом превращение Войны в часть идеологической машины невозможно было не отметить. Мы развивались, ориентируясь на благородные идеалы. Но в брежневское время уже отодвигалась драма войны, она становилась всё более киношной, глянцевой. Из войны пытались сделать инструмент приведения всех в единую, идеологически выверенную массу. Это отталкивало её от меня и от многих.
На фоне общих мировых пацифистских настроений мы стали смотреть на киношную войну отстранённо, как на экзерсисы драматургов и сценаристов.
В 90-е годы убрали идеологические фильтры, я стал сотрудничать с поисковым движением: война вышла для меня из тени своими потерями, слезами и правдой. Когда держишь в руках записки, которые оставили мальчишки – одному 18 лет, другому 20 – они младше моих детей, понимаешь – это жесточайшая драма для народа. То, что ранее идеологическая машина не учитывала: Война обрела характер народный, священный – не просто слова из песни – она приобрела характер жесткой борьбы за каждую пядь, особую роль сыграло и ополчение.
Исход военных сражений часто зависел не от действий регулярных частей, но от сопротивления вооружённых граждан – людей мирных профессий. Важнейшую роль сыграло и партизанское движение Сопротивления... Как священник, я многое открыл для себя в Войне – откуда такие идейные токи Победы, духовные силы человека, жившего в обществе, где только-только утих разгул массовых репрессий, где уничтожено было армейское командование накануне войны, где просчёты во внешней политике наложились на нестабильность внутренней... И в это сложное время – такая любовь к своей стране, такая вера в Победу, такое внутреннее понимание – есть нечто большее, чем сиюминутный политический климат, сиюминутные начальники и сиюминутные неудачи. Генетическая духовная память помогает настраиваться на Победу, как это было многократно в истории Отечества – я вижу это только сейчас.
– Сегодня ВОВ пытаются сделать частью национальной идеи. Согласны ли вы с этим?
– Одна Война, пусть даже Великая, не может служить основой национальной идеи. Мы, как народ, не для военных, вынужденных действий существуем.
Войной нельзя играть. Надо оставлять её драмой, которая должна трогать человека при любом строе, вне зависимости от режима, правительств, Конституции. К сожалению, войной стали манипулировать. Появилась убийственная диалектика в оценке её истории – «эти плохие, но и эти не лучше». Появились мнения, опускающие характер противостояния Добра и Зла. Нельзя девальвировать итоги и историю Войны. Очень печально, что в странах бывшего СССР идёт переоценка ценностей. За общим обмирщением жизни, общими чаяниями хороших дорог, барахла, жратвы, дешёвых квартир – всего, чего нет сейчас и не будет в ближайшем будущем – люди забывают гораздо более важное и ценное.
Я был совершенно потрясён ещё несколько лет назад, увидев, как стали относиться к Войне. Появились люди, не имеющие ничего общего со своими дедами и отцами. В одном из латвийских городков, в центре которого был лагерь военнопленных, установлен мемориал – запущенный, не посещается. Тридцать тысяч наших военнопленных там погибло! А рядом живут русскоязычные граждане и говорят: «Что-то там есть, какая-то плита в парке, видели». То есть их вообще не волнует недавнее прошлое. Отсутствие идеалов ведет к тому, что войну пытаются профанировать.
– Но на Западе отношение к воинам совершенно иное…
– Да, «спасти рядового Райана» – стала идеей-фикс для американского общества. И эти белые кресты из каррарского мрамора на нормандских кладбищах, рейнджеры, стоящие на входе и обыскивающие тебя, когда ты входишь туда – вся атмосфера сакральности, благоговения относительно всего, что связано с подвигом солдата – не подвергается в Америке никакому диссидентству. Там нельзя попытаться усомниться в их подвиге. Это часть самосознания.
Нельзя обращать память, например, о Саласпилсе в известный когда-то шлягер: «На гранитную плиту положи свою конфету». Если наша память такова – то чего мы стоим? Считаю, наследниками ветеранов, носителями памяти о войне у нас станут поисковики.
– Потеря ценностей у нас закономерна?
– Это процесс, с одной стороны, длительный, с другой – довольно быстрый: десять лет – и формируется новое поколение. Если ему ничего не говорить о Войне – о ней никто и знать не будет. Я только что вернулся из Литвы, Латвии, Польши, проехал всю Европу. Люди моего возраста и чуть младше – прекрасно ориентируются в том, что такое Война. Совсем молодое поколение уже этих знаний и ориентации в истории не имеет. Это осмысленный, спроектированный процесс забвения, индифферентности к урокам истории, который, думаю, аукнется еще народам Европы. Ответственность – на политиках.
– Как следовало бы преподавать историю ВОВ?
– Через отдельные человеческие трагедии, говорить о героях той Войны, как о невыявленных святых. Война, с её минимальными этическими требованиями от человека, вдруг давала таких гигантов духа в то время, когда можно и удобнее было пигмеем прожить. Вещи, которые выше статистики. «Всё для фронта, всё для победы» – для нас сейчас это просто слова, тогда это оказывалось смыслом жизни. Иногда им становилась достойная смерть за Отечество.
– Вы участвовали в мотопробеге по Германии, цель которого – посещение российскими байкерами захоронений наших соотечественников, павших в Европе во время Второй Мировой Войны.
– Пробег существует с 2011 года, захватывает и другие страны – Францию, Бельгию, Чехию: мало кто знает, что наши лагеря и наши пленные были по всем странам Европы. Даже в нейтральных странах, таких как Швеция, они были. Наша цель – просто помянуть воинов и гражданских лиц. Я болезненно переживаю оставленность наших соотечественников там. Идея возникла не на пустом месте. Прецедентом стала поездка с ветеранами войны (2001). Одна история – когда в Берлине на мемориале в дождливую ночь, с фонариком, почти наощупь, два полуслепых старика искали на гранитных плитах фамилию своего старшины, погибшего в апреле 1945, способна взволновать любого нормального человека.
Когда я подружился с мотодвижением, понял, что это хорошая идея – прохватывать по всем нашим мемориалам в Европе. Питерские ветераны в своё время, когда открылись границы, обратились с неуслышанным призывом к тем, кто посещает Европу: приносить цветы на русские могилы. Это актуально и поныне: мне приходится бывать в местах, где никогда не были ни наши дипломаты, ни эмигранты, ни туристы. С Германией у нас есть договор 1992 года: они тратят 25 миллионов евро в год на уход за нашими могилами. А получается, ухоженные русские могилы никого не интересуют. Задача нашей маленькой группы – посещение за счёт отпуска и своих средств мест захоронений и поминовение павших.
Немцы приняли эту идею очень доброжелательно. В известном смысле – наши акции опричинивают их траты. Именно поэтому в 2011 году нас принял в своей резиденции президент ФРГ. Он понял, что за всем этим стоит общество, Церковь, субкультура байкерского движения, народная боль и память. Война – это повод напомнить, что мы – человеки. Враждуют и животные – их столкновения обусловлены инстинктами. Но уничтожение людей на войне, которое, на самом деле, оказывается самоуничтожением вида, по причинам идеи, по духовным причинам – удел людей. Вопрос нашего внутреннего устройства.
– За Вячеславом Хариновым немало проектов. Не могли бы немного рассказать о них?
– «Эвакопункт Николая Чудотворца» посвящён восточной части Дороги жизни и её жертвам. Святоникольский храм в Кобоне стал местом, через который прошёл каждый эвакуированный из блокадного Ленинграда.
Акция «Ленинградская Хатынь» посвящена проблематике сожжённых деревень (их тысячи по всей России), вопросам отношения нацистов к мирному населению. Мы все знаем Хатынь Белоруссии, но почти никто не знает о нашей – в Волосовском районе. Это, считаю, позорно. Ситуация вокруг комплекса «Большое Заречье» сейчас меняется – появилось внимание общественности и властей, считаю, в том есть и наша заслуга.
«Свеча памяти» – традиционный объезд мест, связанных с кровопролитнейшими боями при блокаде Ленинграда, поминовение павших. «Мир и память» – посещение забытых могил наших бойцов и угнанных на подневольный труд за рубежом. «Третье дно» – захоронение павших в Карелии питерских ополченцев, только что вернулись... Прочитаны медальоны троих, записки – как вчера написаны. Восемнадцатилетний пацан пишет, чтобы его письмо передали отцу, который переживёт сына... Последняя записка. Парень жил через два дома от меня, на Моховой... Питерцы-ополченцы защитили родной город. Питерцы ищут и поднимают. Питерцы же хоронят и поминают. «Своих не бросаем».
Также отмечу акцию «Защита Колобанова» – поминаем забытые героические бои по защите Красногвардейска – Гатчины. Когда восемьсот курсантов Новопетергофского училища погранвойск и пять танков Зиновия Колобанова удерживают практически три армии, рвущиеся к Ленинграду – беспрецедентные в истории войн бои.
Есть ещё ряд проектов. В этом году планируем съездить в Финляндию, в Суомуссалми, где погибала 44 дивизия. Единственный памятник, посвящённый Зимней войне и советским солдатам, который финны позволили установить – не посещается нашими. Даже финны были потрясены судьбой знаменитой «щорсовской» дивизии. Тем более должно помнить нам.
Михаил Берг, "Наша Версия на Неве", № 34 (342), от 08.09.-14.09.2014