<z>В 1983–85 годах проходил службу в Афганистане, в разведроте парашютно-десантного полка. Участвовал в боевых операциях. Демобилизован после тяжелого ранения. Гвардии рядовой. Награжден орденом Красной Звезды и тремя медалями, неправительственной медалью «80 лет Георгию Жукову». Был комсоргом ЦК ВЛКСМ по раненым военнослужащим, находящимся на излечении в 442-м окружном военном госпитале. Окончил Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта по специальности «Управление процессами перевозок». Один из организаторов ветеранского движения. Создавал Ленинградский фонд инвалидов-«афганцев» и семей воинов, погибших в Афганистане. С 1991 года – в бизнесе. Генеральный директор охранного предприятия «Техно-секьюрити».</z>
– В конце восьмидесятых молодой комсорг ЦК ВЛКСМ по военному госпиталю стал символом «афганского» движения в Ленинграде. Он закладывал Аллею героев в Парке интернационалистов в Купчино, представлял питерских ветеранов на слетах в Ашхабаде и Москве, был у истоков «афганских» общественных организаций и производственных фирм. Как сегодняшний Андрей Горшечников относится к тому парню?
– Хорошо отношусь. По крайней мере, не стесняюсь сейчас позиции, которую занимал тогда. Был молод, горяч, искренне честен. Поэтому, наверное, и не замечал ничего особенного в отношении к себе, и никогда не считал себя каким-то символом. И я всегда говорил и продолжаю говорить, что мне повезло в жизни. После армейского катаклизма окунулся в общение с людьми, которые помогали и учили работать. По-доброму вспоминаю комсомол. Я уважал этих людей и стремился учиться. Хотел быть нормальным и честным человеком. Хочу быть им сейчас.
Я всегда был за правду – драка ли во дворе, в школе ли надо кого-то поддержать... До армии два года занимался каратэ у Павла Кудряшова, потом перешел к Владимиру Никонову. В спарринге стоял с Николаем Карповым. Мне хотелось противостоять отрицательной силе за себя и слабого товарища, нуждающегося в поддержке. Еще раньше я был ростом «метр с кепкой» и тем не менее воевал за правду. Мне хотелось стать следователем, помогать людям раскрывать преступления. Я с удовольствием смотрел фильмы про милицию и чекистов. А много лет спустя стал частным охранником...
– Но если стремление к правопорядку было столь сильным, почему же Андрей Горшечников не поступил на юридический факультет?
– Мне не хотелось учиться в школе, скучно. Я хотел работать на производстве, что-нибудь мастерить. И оказался в лучшем в городе метрополитеновском ПТУ – с хорошей атмосферой, преподавателями, материальной базой и даже серьезным конкурсом при поступлении. А потом пошел в профильный институт – железнодорожный. После первого курса – армия. Когда демобилизовался, восстановился в институте, а к концу второго курса понял – не мое. Отправился в Университет, чтобы переводиться на юридический. И встретился там с деканом истфака. Он воевал в Великую Отечественную, потерял руку, как и я в Афгане. Мы с ним душевно поговорили, он предложил: «Давай к нам. Легко не будет. Но мы – гуманитары, это интересно». Но два года учебы в железнодорожном – они, что же, ничего не значили? Мне жалко было их терять, два года жизни – это очень много! Решил, добью, а там жизнь покажет...
– Почти десять лет назад Андрей Горшечников был одним из инициаторов сплочения воедино в Ленинграде инвалидов-«афганцев» и семей тех, кто не вернулся с афганской войны. Зачем?
– Это была главная той войны. Обе группы были достаточно малочисленны – 140 инвалидов и 130 мам. Обоюдное горе было великое. Ощущение пребывания в нем – относительно одинаковое.
– Для многих выражение «я сделаю его одной левой» – не более чем бахвальство...
– После армии хотелось двигаться. Мы же крутые – десантники, выйдем против кого угодно, если надо. Вел в ПТУ секцию, защитившись в Москве на тренера и получив зеленый пояс по каратэ, школа шатокан... Я не могу играть на бильярде или в теннис – шарик надо подкидывать или кий держать. В футбол гоняю. Хожу второй год играть в боулинг. 210 очков – рекорд... Я азартный человек, но научил себя сдерживать. Попадал, давал людям в долг, меня обманывали. И отношение к деньгам стало спокойным, заработать их много – не самоцель.
– Какой вид бизнеса наиболее близок Андрею Горшечникову?
– Когда-то у меня было стремление стать мастером на ткацкой фабрике. Там такие девчонки! И мне даже удалось поработать в женском коллективе. Я полгода был директором туристической фирмы «Петертурс», коллектив которой состоял из двадцати восьми девчонок – симпатичных, молоденьких, умненьких... На самом деле, мне интересен туризм. Если есть ресторан на сто посадочных мест, где можно заработать столько-то денег, и выше крыши не прыгнешь, какие бы экзотические блюда не присутствовали в меню, то в туризме ограничений нет. Можно принимать, отправлять, продавать туры, создавать эксклюзивные – с ружьями, со спуском в шахты на Урале. Просто бездна деятельности. Были бы у народа деньги и желание отдохнуть. Туризм – своеобразное производство внутреннего состояния: человек хочет отдыхать.
– Но вернемся к ветеранам. Почему многие «афганцы» обращаются к Андрею Горшечникову с просьбами?
– Я не был безучастным ни к какому обращению. Прежде кому-то нужно было пойти в исполком, собес, найти распечатку льгот. Мелочь. А люди видели в этом неравнодушное отношение. Но всем помочь невозможно. А поддержать кого-то может только богатый...
– И Андрей стал богатым человеком...
– И обращений стало гораздо больше, чем я помогаю на самом деле. Допустим, уважаю Александра Гаращенко, который потерял обе ноги, но идет по жизни более уверенно, чем я когда-то. Он – крепкий человек, и хочется ему помогать. Катается на своей плохонькой машине, задвинув инвалидные льготы. Говорит: «Работать хочу», а не «помоги, мне плохо!» Инвалидов частенько клинит не потому, что пострадали на войне, а потому что не хотят ничего. Порой хочется сказать человеку в форме, который собирает деньги на дороге и смотрит на меня в «Мерседесе» печальными глазами: «Парень, может, стоит пойти поучиться? Да, это нелегко. Но, может, попробовать?»
– Недавно одна ветеранская общественная организация провела рейд, в результате которого выяснилось, что среди всех тех, кто сейчас попрошайничает на дорогах, есть один-единственный человек, получивший ранение в Чечне...
– По большому счету, их все-таки жалко. Ни государство, ни родственники, ни друзья не смогли в них вселить силу духа. Печально. На самом деле, каждый человек сам кует свое счастье. Я скажу так: есть то, что невозможно сделать физически, но получить образование, быть честным, искренним, желающим работать – можно. И иногда мне хочется крикнуть человеку на дороге: «Сними беретку!» Но не кричу, а то получится картинка с выставки. У меня недавно одна такая произошла. Еду на машине. Бах! Колпак отлетел. Я разворачиваюсь, на встречную полосу становлюсь. И смотрю, вот он колпачок, и последняя машинка его между колес пропускает, чтобы не раздавить. Подхожу к колпаку, тут откуда-то выскакивает бабка, хвать его и вперед. Я говорю: «Женщина, бабушка, куда ж тебе колпак? Это же мой!» Она его прижала к себе плотнее, чуть присела, и бегом. Кричит: «Не твой!» Так мы с ней и передвигались до конца перехода. В конце концов убедил – вот машина, вот колпак. Все водители впокатуху...
<z>Кирилл Метелев</z>
– Не жалеет ли Андрей Горшечников, что оказался на афганской войне?
– Нет. Это крайность, которую мне удалось пережить... Однажды там я залез на большую горку – 4800. И все горки дальше были гораздо легче. 3500? Тьфу! Идем полтора дня. Тяжело. Но я был на 4800, что мне это! Да, мне было больно, очень больно. И что мне боль на «гражданке»? Я переживал большие вещи. Тяжелые переходы. На себе несешь много железа, ноги сбиты в кровь. Первые трупы, раненые рядом, которым больно. Но кругом были классные парни. Я был не где-нибудь. Не халявил в том же Афгане... И все, что дальше приключилось в жизни, по сравнению со всем этим – совсем не тяжело. А кто вообще не служил в армии, у того нет такой жизненной позиции. У меня сосед – умненький парень, но в армию не пошел, и нет у него какого-то стержня, на который он опирался бы как мужик. А я уверенно иду по жизни, легко, хочу радоваться, веселиться, отдыхать, смеяться. Шутить люблю... Можно говорить, что, например, кому-то не нравится балет или изобразительное искусство, но юмор нельзя не любить.