Мы были настроены жестко, нервы оголённые. И как быть с этой силой?

Петербургский парламент учредил новый городской праздник – День ветерана боевых действий. Вообще-то он отмечался российскими комбатантами и раньше. Теперь же, когда ветеранами признали тех, кто участвует в боевых действиях на Украине, возникла политическая необходимость – собрать патриотику под единым флагом. Что ждёт их – молодых, но уже израненных? Депутат Андрей Горшечников в далёких 80-х отвечал за работу с ранеными в госпиталях. Пожалуй, никто лучше него, потерявшего на боевом выходе правую руку, не мог поддержать искалеченных ровесников – жизнь разделилась на «до» и «после», всё начиналось заново…


Думал: всего 21 год, ну какой я ветеран?

Очевидно, что новый праздник – попытка в официальном порядке объединить 1 июля участников контртеррористических операций на Северном Кавказе и в Сирии, ветеранов войны в Таджикистане и в Южной Осетии. Ведь для них существующий 15 февраля День памяти о россиянах, исполнявших служебный долг за пределами Отечества, более известный как день вывода советских войск из Афганистана, считается вроде как своим и немного не своим. Вот теперь ещё и Украина, даже не Донбасс.

Мы разговаривали с Андреем Горшечниковым, когда в город пришёл первый цинк. Ефрейтор Сергей Абрамчик погиб в самом начале спецоперации, 24 февраля. Через две недели его похоронили в Пушкине, на Казанском кладбище. Проводили, как полагается, тремя залпами. Негромко. Без журналистов. Тогда, в середине марта, вдруг вспомнились тихие похороны в середине 80-х – с запретом упоминать на памятнике, что погиб в Афганистане. И такие же военные госпитали – пациенты с характерным нездешним загаром, примерно под таким же грифом секретности, как и лежащие сегодня под вымышленными фамилиями парни из-под Харькова.


В годы афганской войны, между прочим, вспомнили мы, ветераны Великой Отечественной были примерно в том же возрасте, что и сейчас «афганцы» по отношению к участникам спецоперации на Украине…

– Они были ещё очень подвижные. Честно говоря, уже не слишком хорошо помню, как я ориентировался на ветеранов Великой Отечественной, когда пришёл с войны. Скорее, спрашивал себя, можем ли мы называться гордым словом «ветераны», достойны ли них?

Конечно, звучало в наш адрес – молодые и седые ветераны, а я думал: всего 21 год, ну какой я ветеран? А когда вспоминаю, в скольких операциях участвовал с реальными боестолкновениями, когда видишь противника перед собой, понимаю, что, наверное, не каждому ветерану Великой Отечественной довелось побывать в таких переделках. 

Существует же статистика, что непосредственно воюют, вступая с огневой контакт с противников 7-10 процентов от общего личного состава контингента. Остальные или обеспечивают боевые действия, или участвуют в них, не встречаясь с неприятелем лицом к лицу – артиллеристы, связь, сторожевые, технические и тыловые службы. Хотя на Украине всё жестче, особенно, как мне кажется, было в начале спецоперации.


Я надеюсь, что по отношению к солдатам, которые вернутся оттуда, общество отнесётся с таким же пониманием и теплотой, как это было со мной. Всегда говорил, что выручил комсомол – поддержал, научил разговаривать, дал работу. Согласись, если человек даже заключил контракт, выбирая для себя военную судьбу, и вдруг получил ранение или увечье, которое заставляет жить совсем иначе, то что у него впереди? Многие гражданские профессии недоступны, образование получить не успел. Попадаешь в совершенно другую жизнь.

Я, будучи комсоргом ЦК ВЛКСМ по работе с ранеными военнослужащими, занимался в 442-м окружном военном госпитале и в Военно-медицинской академии тем, что помогал решать бытовые вопросы нашим парням, которые находились на излечении. От самых, что ни на есть, простых – бумага, ручка, марка на конверт, и как письмо отправить. Сейчас, понятно, другие средства коммуникации, но и время другое.

Тяжелораненые могут находиться на излечении до двух лет

– Помнишь, в советское время молодых ветеранов всё-таки поддерживали крупные промышленные предприятия? Особенно – инвалидов войны…

– Это да. Была система. Сейчас существует сеть общественных организаций, которые объединяют ветеранов боевых действий, но они не являются экономической основой, на такие структуры можно опереться только время от времени. Зачастую ветеранские организации едва выживают, сил хватает проводить несколько мероприятий в год. 

Получается, что в основном каждый должен находить в себе силы для получения образования и поиска приемлемой профессии. Судьбу придётся обрести заново.

К сожалению, мне пока не удалось доказать необходимость появления института Уполномоченного по правам инвалидов. Возможно, сегодняшняя история подтолкнёт государство к такому решению. Сначала на федеральном уровне, а затем и во всех субъектах сразу. Ну нет сейчас того единого органа, который может заниматься вопросами всесторонней адаптации инвалидов войны в гражданском обществе, да и вообще – тех, кого у нас принято называть людьми с ограниченными возможностями: медицина, спорт, досуг, трудоустройство, жильё, вовлечение в общественную работу… 

Помню ещё ребёнком, как инвалиды Великой Отечественной катались по улицах на допотопных тележках или ходили, не пойми на чём, на деревяшках, вырубленных из ольхи. Ужас… Хотя детское восприятие – оно же другое: надо же, какая штука интересная!.. И вот теперь санкции. Из чего будут наши заводы делать гильзоприёмники? Требуется импортный каучук. Чтобы соблюсти эстетику и человек постоянно не чувствовал себя ущербным. Ладно нам, безруким. А тем, кто без ног, передвигаться надо на качественных протезах. Надеюсь, справятся российские производственники с этой задачей.


– Ты имел довольно серьёзный опыт работы с ранеными. Затем занимался общественной работой, да и сегодня внутри нее. Можно приветствовать, что городской парламент официально закрепил в календаре День ветерана боевых действий, который до этого проходил лишь по инициативе самих ветеранов. А какие инициативы могли бы ещё исходить от депутатов в отношении тех, кто сейчас возвращается в город ОТТУДА?

– Я уже начал, обратившись к Уполномоченному по защите прав человека в Санкт-Петербурге. Многие раненые, которые поступают в медицинские учреждения города, – из других регионов России. Какие мероприятия проводятся по работе с ними? Раз нет комсомола, значит должен его кто-то заменить, взяв на себя те обязанности, которые мы выполняли в госпиталях в период, когда шла война в Афганистане? 

Например, у нас был журнал с отрывными квиточками – они однотипно заполнялись: в тот обком ВЛКСМ, куда убывал раненый после излечения. Мол, информируем вас, что он прибывает к себе домой. Просим незамедлительно вступить в контакт, выяснить его актуальные нужды и оказать максимальное содействие в их решении. 

А сегодня, спрашиваю, возможно ли в аппарате Уполномоченного по правам человека выделить человека, который займётся такой работой? Кстати, ещё до двух лет после окончания боевых действий тяжелораненые могут находиться на излечении в медицинских учреждениях. 

Мы были с Андреем Близняком одного призыва. Он перенёс 34 операции, получив под дембель две разрывные пули. После того, как я уже вернулся (а руку потерял в самом конце службы), через пару лет обнаружил его лежащим в госпитале.

Конечно, хочется понять, когда закончится спецоперация. На каких договоренностях. На каком рубеже. В 2014 году, как раз, когда начались события на Украине, я в составе делегации петербургского парламента ездил в Сирию. И глава министерства национального примирения чётко разделил боевиков на четыре группы. 

Первые – защищают свою семью. Вторые – это сельское ополчение, отстаивают с оружием в руках свой населённый пункт и старейшин, чтобы там продолжалась жизнь по привычным законам. Третьи – боевики, которые воюют ради добычи. Наконец, четвёртые – ведут боевые действия за деньги, наемники. С первыми и вторыми официальная власть вступает в переговоры, перетягивая на свою сторону – здесь дорогу отремонтируют взамен, тут поликлинику откроют. Третьи и четвёртые – только уничтожение. Мне кажется, что таких третьих и четвертых сейчас на Украине хватает, они определяют подконтрольную зону, вводят свои законы, пока регулярная армия воюет.


Кем дальше быть? Кому я нужен? Как смогу с этим справиться?

– Не исключено, что вскоре в наш город вернутся немало людей, получивших ранения и вынужденных поэтому уйти из армии. Их может быть гораздо больше, чем после Афганистана или Чечни – просто потому, что число участников спецоперации на Украине почти в два раза превышает численность Ограниченного контингента «за речкой», да и боевые действия ведутся гораздо интенсивнее, с использованием современного оружия и техники с обеих сторон…

– С нами не знали, что делать. Мы были настроены жёстко, нервы оголенные. И как быть с этой силой? Комсомол помог создать в каждом районе общественные объединения ветеранов, которые существуют до сегодняшнего дня. 

В своё время мы даже сами переводили американские книги по посттравматическому стрессовому синдрому вьетнамских ветеранов, чтобы понять, что ждёт нас дальше. Отдавали эти переводы специалистам, но только единицы из них реализовали такие методики на практике. Конечно, наш народ сердобольный, добрый и отзывчивый, только без системной поддержки государства решить проблемы невозможно, чаще мы справлялись с ними, как могли, и не всегда с хорошим результатом.

– Ты рассказывал, как проснулся после операции. Правой руки нет. А на соседней койке лежит товарищ из твоей роты, тоже получил тяжёлое ранение в бою с пакистанским спецназом «Черные аисты», когда вас атаковали на расстоянии броска гранаты. Ты ему: «Привет!» – «Привет!», улыбается, не понимает ещё, что обе ноги потерял…

– Я не понимал, как дальше жить. Всё в одночасье разрушилось. Жизнь стала другой, а какой? Не знал совершенно. Кем дальше быть? Кому я нужен? Как смогу с этим справиться? Плохие мысли… В первые недели вообще ничего не надо было.

Приехали к нам три московских психолога. На двести тяжелораненых – маловато. С каждым надо бы ежедневно разговаривать по часу, а то и дольше. Позже мне пришлось тоже этим заниматься, хотя психологом не был. Вот о чём парень из новеньких говорит, о том и ты…


Мне кажется, сейчас самое время формировать рабочие группы – Смольный, депутаты, представители общественных организаций, чтобы приходящие не были предоставлены сами себе, не противопоставляли себя обществу. Я, например, готов войти в такую группу. Хотя статус секретности, под которым скрыты участники спецоперации, может затруднить эту работу. 

Беседовал Кирилл Метелев, «Конкретно.ру», фото из личного архива Андрея Горшечникова