Передо мной – верзила, под два метра роста. Кулачищи, не скажу, что с пивную кружку, но если такой приложится – то нокаут обеспечен. В прошлом – тренер по боксу, КМС ещё советской закалки. Перед тем, как уйти на фронт, был директором предприятия под Петербургом, которое приносило стабильный доход. Он – Людоед, попавший даже на экраны украинского телевидения.
На ногах у носителя кровожадного прозвища – добротные ботинки. Не какие-то потрёпанные берцы. Качественную обувку вроде бы Людоед снял с убитого немца – трофей. Перед этим на его подразделение накатывалась атака за атакой – нападавшие разного возраста штурмовали окопы с криками: «Русские, сдавайтесь!».
Первая волна – в украинском пикселе. За ней – поляки и даже немцы, как будто перенесшись в наши дни из 80-летнего прошлого. Вот с одного такого «двухсотого», которого не успели утащить товарищи, и снял Морпех ботинки – уставные берцы им в подмётки не годятся.
Никакого раздвоения. Позывной у Виктора – Морпех. А Людоедом его прозвали с той стороны, за то, как он уточняет, что бойцы под его началом слишком жёстко бились, уничтожив немало людей не только в украинском пикселе.
– Зачем Виктор, отказавшись от размеренной жизни обывателя, отправился туда, где кровь, грязь и смерть? Понимаю – за плечами морская пехота, но когда это было? Годы прошли…
– С деньгами у меня было всё отлично. Так что это – не про деньги. И в семье – всё отлично. Значит – не про неустроенность. Вопрос этот постоянно задают. ТАМ – молчишь, потому что скажешь про патриотизм: посмотрят, как на дурака. Я не осуждаю тех, кто поехал из-за денег. Кого-то кредиты в угол загоняют. И нечего этого стесняться.
Мы просто ТАМ все – сумасшедшие, хотя были и «пятисотые», отказывались. А мы – оставались. Вопрос – в десятку. И очень сложный ответ. Что я делаю? Для чего? Как? Наверное, поехал всё-таки – за идею.
Всё другое для меня ЗДЕСЬ теперь. Как будто я – из зоопарка, меня друг другу показывают, словно хищного зверя. ЗДЕСЬ – всё не настоящее, просто не настоящее. И снова – не про деньги. Спасибо Министерству обороны, не без копейки в кармане. Но места себе не нахожу, понимаешь…
ТАМ что-то открылось, заставляет остаться в окопе, когда «трёхсотых» считаешь одного за другим. Да и окопы уже на 80 процентов разрушены. И вот ты лезешь за «трёхсотым», потом ещё и ещё. Находишь в себе силы, о которых раньше не знал. А пацаны, которых вынес, сейчас мне пишут. Все…
– Ты же сержант, ни одной звезды на погонах…
– Сначала назначили командовать взводом. Потом – за командира роты. Офицеры в окопах постоянно не сидят. Вот и получилось – сержант главный. Не поверишь – как границу ЛНР пересекли, никакого алкоголя. Никто не пил. Идеальные бойцы.
Люди другими становятся. Что ты думаешь, мы до того военными были? Кто-то вообще не служил. Или возрастные. У меня один боец пожилой – с онкологией оказался. Приказал – иди наблюдай поле. Вышел проверить – никого. А он лежит в сарае. Плохо ему. И были совсем молодые, даже по 18-19 лет. И были те, кому за тридцать.
Мой принцип прост – на передке не нужны умные, нужны умелые. Умный – уйдёт, очень трудно это выдержать. Мы – самые первые. Штаб – где-то сзади, по рации слышишь только команды. И каждую минуту ждёшь, что начнётся. Перед нами – такие же, как мы. Абсолютно. Так же стонут раненые. Просят о помощи. Мы не фотографируемся с их трупами, не издеваемся, не позируем. Ведь в следующую минуту с нами может произойти то же самое. Но не хороним, просто складываем вместе, накрываем чем-нибудь.
Сидим в окопах. Позади – посёлок. Только какой-никакой быт наладили – где помыться, где поесть. Местные женщины в глаза смотрят: вот вы окапываетесь, а как дальше жить, что от дома останется? Мы им: уезжайте. А куда? Передвинули позиции чуть дальше.
Перед нами – поле. Неубранное, естественно. Подсолнухи. Жёлтые. За полем – лес, до которого 250 метров. Недалеко Александровка, что под Лиманом, – ещё наша. Вдруг на позиции из поля выходит человек в форме, идёт сдаваться. Мы его принимаем – оказывается, мобилизованный из ЛНР. Представляешь?
Или, например, когда мне дали роту, два бэтээра, БМП и «зушку». Двигаемся из тыла на передок. Наталкиваемся на какие-то КАМАЗы. Вроде наши. Беспечные, даже на кепку трофейную, офицерскую, не отреагировали, когда я подошёл. Часового спрашиваю: где твой штаб. Он, не раздумывая, мне показывает. Интересуюсь: тебя ничего не смущает? Что вышли шесть человек с оружием наизготовку, готовые огонь открыть сразу? Так тоже бывает…
– Сентябрьское наступление ВСУ заставило Россию объявить мобилизацию, провести референдумы, ввести на новых территориях военное положение и впервые за 80 лет сдать противнику город, уже названный своим…
– Умом понимаю – пришлось сдать. Сердцем – нет. Потому что в самые тяжёлые бои команда была: только не отходить.
Люди по-настоящему в бою как раз раскрываются. Сидит рядом с тобой – в обычной жизни незаметный, даже внимания не обратишь. А оказывается – в человеке огромная внутренняя сила скрыта. Узбек у нас был – маленький, щуплый, пулемётчик. В такси работал, детей мал-мала. Я после того, как он бился, полностью поменял своё отношение к его землякам. К Герою представлял, пусть хотя бы медалью наградят. Выжил, вышел, и не надо бы ему больше возвращаться. Лучше к семье. Но с такими бойцами мы конкретный отпор дали тем, кто наступал, в эти четыре дня, с 17 по 22 сентября.
Сначала по нам били из миномётов калибром 120 мм, потом два танка выехали. Танки! По нам – прямой наводкой. Как в Великую Отечественную. Сюр… Постоянно пехота атаковала. В них стреляешь из автомата, почти в упор, и без толку. Бегут вперёд. У нас начинает работать ПК (пулемёт Калашникова): бац, у одного рука отлетела, только тогда упал. Говорят, ОНИ что-то принимают перед боем. Не могу этого утверждать. Идут в атаку… в полный рост. Мы смотрели документы убитых. Допустим, призван в июле, 48 лет. Целую группу накрыли – из Закарпатья.
Воюют ОНИ грамотно. Вот сутки наступают, беспрерывно, думаем: когда же вы закончитесь? На самом деле, мясорубка серьёзная. Потом слышим – пилят лес. То ли блиндажи, то ли укрепления сооружают. Хотя ведь не в обороне сидят – наступательные действия…
Самое страшное – окружение. Вроде и оружия – навалом. Я на бэтэре вывезти его не мог полностью: и «мухи», и «шмели», и РПГ. А мин? – Столько, что замучаешься ставить: и МОНы, и ПОМы. Ограничений в боеприпасах – вообще нет. Не передать, что чувствуешь, когда уходишь, а вслед местные глядят молча. И понимаешь: вопрос один и тот же – что с ними будет, особенно с теми, кто поверил.
Под конец у меня осталось 7 человек и 19 бойцов из «БАРС-13». У бэтэра – пробитый двигатель, масло вытекло. Два сожжённых колеса – ведущие. Чудом вырвались, нас уже отрезали.
Нужна система отдыха. Нельзя так, чтобы из боя в бой. Без передышки. Окапываемся – огневой контакт. Снова окапываемся – снова огневой контакт. Да нормально помыться – уже событие. Вот «барсы» нам дали передышку. Можно сказать, обняли любовью. Домик с камином. Тапочки нашли. Тапочки!
Кто нами занимается, когда возвращаемся ОТТУДА? По большому счёту – никто. Кто нам вопрос задаёт: как себя чувствуешь, что с твоей головой происходит? До сих пор новости не смотрю и не читаю. Ночами не сплю. Слушаю, что вокруг. И не курю.
Я давал смотреть ЗДЕСЬ людям фото на передке – у всех нас глаза безумные. Мне бойцы говорили: командир, отдых нужен. Один парень в Чечне воевал, показывал военный билет, что он – воин, командировка – 8 месяцев, вторая – 6 месяцев, сапёр. Но это – другая война. За несколько суток сломался, ещё до огневого контакта…
Как сейчас вижу – начинается обстрел, четверо моих бойцов запрыгивают в окоп. Он по всем правилам вырыт, с перекрытиями, безопасен. Тут мина влетает прямо в ствол дерева над окопом, и всё летит вниз. Четверо «двухсотых», двое из них – совсем молодые ребята…
– Не собираешься возвращаться?
– Думаю, что вернусь. Контракт закончился 8 октября. Выехал, уволили. И тут же сказали, что контракт надо продлить. Я бы хотел в «БАРС-13». Вот это люди! Героические.
Сейчас, кстати, наши чувствуют реальную поддержку с воздуха. С августа, честно скажу, не видел российской авиации. Слышишь на позиции – вертолёт. Командуешь: внимание, всем в укрытие. Потому что вертолёт – украинский. И разносит жутко всё внизу своими неуправляемыми ракетами.
– В Горловке не только подростки, но и совсем малыши, по звуку различают, какой снаряд летит. Вся жизнь – война…
– Есть польский миномёт, калибр 82 мм. Когда они работают, превращаешься в одно большое ухо. Как шелест травы, почти бесшумно. И сразу взрыв. Нетрудно определить, если работает танк, на каком он примерно расстоянии. Страшен «Василёк», автоматический, но по времени вылета понятно, откуда бьют. Бесшумных польских миномётов очень много.
Привёз с собой бронежилет. Вернее, чехол от него, бронепластины вытащил и оставил ТАМ. Ужаснулся, когда рассмотрел. Он весь прострелянный, в осколках. Как это получилось? Я вообще не понимаю! Мне же приходилось вставать в полный рост, бегать в бою. Бывало, и бойца какого-нибудь, кто испугался, пнёшь или прикладом чуток ткнёшь. Наверное, ангел-хранитель есть.
– Это правда, что твоим родным постоянно поступают угрозы?
– После того, как меня показали по украинскому телевидению, и началось. Причём в телефонных сообщениях приводится даже информация пятилетней давности. Откуда её достают? Кто это сливает? Прислали, например, всю военную историю: срочная в погранвойсках, потом там же контракт, по завершении – контракт в морской пехоте, со всеми подробностями.
Ушёл на гражданку уже за тридцать. Из 40-й отдельной бригады морской пехоты – образцовой. Подготовка была, конечно, космическая. Я, будучи простым сержантом, принимал самостоятельные решения, рисовал карточку огня подразделения и наводил на воздушные цели. Белиссимо! Этому в военных училищах учат.
И на Украине, когда птичку прислали, быстро вспомнил, как на разные цели наводить. Птичка – решающий фактор, с ней я вижу всё…
Родным недвусмысленно угрожают. Жене – особенно. Старший сын – студент престижного вуза, золотой медалист. Дочка – маленькая, ещё пяти лет не исполнилось. Напуганы. Куда их перевозить?
Все мои данные распространяются в соцсетях, в том числе сведения из паспорта с адресом. Наверное, не надо было давать интервью военкорам. Но меня никто не инструктировал, как это делается. Да и получилось, не совсем то, что в действительности ТАМ происходит. Потери есть, но не так, чтобы все – на убой. Это у нас – прямой огневой контакт. Сколько, по статистике Великой Отечественной, живёт пехота на передке? Две, три атаки.
Мы держались, вопреки статистике, две недели подряд. Конечно, у НИХ огня больше, чем у нас. Почти трёхкратный перевес. Нас было – 38 человек. И вот теперь с той стороны за это раздаются крики: он – людоед, требует себе людей. Воюю. Я – не Людоед, я – Морпех. А что вы хотели?..
ТАМ страшно почему-то не было, просто некогда бояться. Страшно ЗДЕСЬ – за семью.
Беседовал Кирилл Метелев, «Конкретно.ру», фото из личного архива Морпеха