29 сентября 1957 года в 16 часов 24 минуты на территории производственного объединения «Маяк», которое занималось изготовлением оружейного плутония в Челябинской области, произошел сильнейший радиационный взрыв: жидкие высокоактивные отходы были подняты почти на двухкилометровую высоту, а более пяти тысяч человек, работающих на ПО, одновременно подверглись облучению.Участники ликвидации последствий этой катастрофы никогда не отмечали круглых дат и об аварии до сих пор говорят неохотно. Ибо в официальной истории СССР челябинских событий не было. Как несколько десятков лет не существовало и самих ликвидаторов первой ядерной катастрофы Советского Союза: о них вспомнили лишь после Чернобыля…
В память 50-летия аварии на ПО «Маяк» в Петербурге состоялась траурная церемония возложения венков и цветов к памятнику жертвам радиационных катастроф и аварий. На мероприятии присутствовало много официальных лиц от города: мало было только самих «маяковцев». Поговорить о событиях полувековой давности с корреспондентом «НП» согласился заместитель председателя по работе с пострадавшими в результате аварии на ПО «Маяк» Союза «Чернобыль» в Санкт-Петербурге, участник-ликвидатор Олег Золотов.
– Олег Викторович, сколько сегодня в Петербурге проживает ликвидаторов аварии на ПО «Маяк»?–
Первый раз официальную информацию по этому поводу нам предоставили в феврале 2007 года. Тогда в бумагах значилась цифра 349. Однако в сентябре, количество «маяковцев», проживающих в нашем городе снизилось до 288. Куда делись люди? Исполнитель сказала, что они «переселяются». Понятно, куда можно «переселяться» в таком возрасте… Увы, оповестить всех людей о предстоящих мероприятиях, посвященных 50-летию аварии, не удалось. С января я обращался с просьбами в инстанции, чтобы мне предоставили списки ликвидаторов. К сожалению, конкретных имен не дали. Обидно, конечно. Каждый житель России знает про Чернобыль, а ведь авария на «Маяке» – это первый Чернобыль.
– Давайте вернемся к событиям 57-го года. Тогда вы были обычным солдатом…
– Да, в ноябре 1957 года меня призвали в ряды вооруженных сил. Из Ленинграда наш военно-строительный отряд привезли в морозный Новосибирск, а в мае 58-го направили на секретный объект «Челябинск – 40». Естественно, мы понятия не имели, что там произошла авария, да и вообще смутно догадывались, куда едем. Просто были рады, что меняем место службы. Оказалось – из огня да в полымя.
– Вас поставили в известность о радиации?
– Да. Мы еще спросили инженера по технике безопасности, как
она скажется на нас. А он нам говорит, не дрейфь, мол, ребята, все будет хорошо: все зачтем, родина вас не забудет. Дали кассету в карман, для учета набранных рентген. Это, конечно, для успокоения, какой там учет! Дальше понеслось – белые халаты, лепесток (средство защиты на лицо – А.С.), звенящий санпропускник. Топтали мы радиационную пыль с мая по декабрь. Люди у нас служили из разных регионов – были ребята из Москвы, Ленинграда, с Кавказа. В основном «котировались» механизаторы, ведь мы проводили дезактивацию прямо на территории ПО «Маяк». Грубо говоря, вот перед вами грязная земля, ее надо засыпать свежей. Для этого нужны были те, кто умеет работать на бульдозере. Наша бригада трудилась на общих строительных работах – разные строения возводили. Видя мою «небогатырность» (я пережил все 900 дней блокады), начальник производства направил меня на другие работы. Я ходил по территории, занимался учетом. Помню самосвалы – ЗИСы с землей, машины без дверей, «грязные» и звенящие на контрольных пунктах дезактивации.
– В «полосу отчуждения» заходили?
– Находились отчаянные. Был там такой радиоактивный след: негливой лес – одни черные скелеты деревьев стояли. Удручающая картина. Так вот, наши ухари бегали туда, а потом рассказывали, что за этим лесом стоит заброшенная воинская часть: что-то наподобие города-призрака Припять. Мол, казармы пустые стоят, никого нет, а такое ощущение, что люди только что поднялись и ушли оттуда.
– Во время несения службы вы или ваши сослуживцы недомогание чувствовали?
– Не помню, чтобы кто-то жаловался. Хотя врачи нас никогда не осматривали. Количество набранных рентген определяли по сроку службы. Мы там были чуть больше полугода. Гражданские специалисты, конечно, работали дольше. В Приморском районе живет женщина, ей 86 лет. Она там работала вообще пять лет.
– А у скольких петербуржцев «признали» болезнь, связанную с радиацией?
– В Петербурге таких людей около тридцати. Но, к сожалению, у многих других нет возможности доказать, что их заболевание связано с ликвидацией последствий аварии. Ведь на самом деле никто не вел учета набранных рентген. Кстати, в Петербурге давно стоял вопрос о том, чтобы помочь материально таким людям. Однако Законодательное собрание пока не дает «добро» на доплату к пенсии подвергшимся воздействию радиации.
– Какую прибавку вы получаете, как участник тех событий?
– 1200 рублей. Мне удалось доказать, что я непосредственно принимал участие в ликвидации последствий аварии. Увы, подтверждения дают не всем. Хочется, чтобы люди обращались к нам, однако о нас по-прежнему мало кто знает. Кстати, за этот год я добился, чтобы в Петербурге сделали памятные значки участникам тех событий. А вообще, люди до сих пор неохотно говорят о той катастрофе. Ведь по убытию с производственного объединения мы подписывали бумагу о неразглашении информации о том, где мы были и что видели. Многие по сию пору хранят секрет, несмотря на то, что сейчас практически любые сведения можно прочитать в Интернете. Но ведь команды «рассказывайте» не было. Вот, например, недавно у нас вышла книга, где собраны воспоминания чернобыльцев и некоторых маяковцев. Спустя некоторое время разговариваю я со своим знакомым и понимаю, что он мне весьма интересные вещи рассказывает. Спрашиваю: «Что же ты об этом в воспоминаниях-то не указал?» В ответ - «да ну, зачем»… О нас действительно долгое время никто не знал. В итоге, заболел человек, врач недоумевает, что с ним делать, а он и рассказать не может. Люди молчат до сих пор…
Алла Серова
Фото Ольги Шарой
КОНКРЕТНО.РУ