Сергей Юрский: В мире не говорят о России…

<z>– У Сергея Юрского есть персонаж, вызывающий резкую антипатию, герой, которого бы никогда не захотелось сыграть?</z>
– Забавный вопрос! Таких ненавистных нет, но есть те, которых я называю «не моими». Они просто не подходят к моему амплуа и не интересны мне. И это достаточно большой список. Например, я бы никогда не стал играть Ромео, потому что он мне не симпатичен, никогда не тянуло сыграть Гамлета… Причем справедливости ради надо сказать, что я не считаю эти роли плохими. Просто они не мои.
<z>– Какие же тогда ваши?</z>
– Кориолан, Меркуцио, Клавдий, если брать на примере Шекспира.
<z>– По-вашему, актерское противостояние Петербурга и Москвы в чем выражается?</z>
– У столицы и Санкт-Петербурга очень разные школы, в корне отличные друг от друга.
<z>– И как вы относитесь к понятию актерской школы?</z>
– Хорошо отношусь. Она должна быть и она есть в России, но может вскоре умереть. Потому что если подобные вопросы задаются, это показатель того, что она больна. Если зритель не ощущает актерскую школу, значит, она уже стирается. А это страшно. Я сам, несомненно, чувствую себя представителем именно ленинградской школы.
<z>– Ваше отношение к возрасту… Вы его замечаете или не обращаете на годы внимания? Есть ли время, в которое Сергею Юрскому захотелось бы вернуться?</z>
– Время я замечаю, к сожалению, очень сильно, и стараюсь его каким-то образом корректировать, что очень непросто… Но я человек в достаточной мере трезво оценивающий ситуацию, объективно смотрящий на реальность, поэтому времени, в котором я бы снова хотел оказаться, у меня нет и быть не может. Я понимаю, что это нереально.
<z>– Есть ли у Сергея Юрского чувство уверенности в завтрашнем дне? Сегодняшнее руководство страны способно дать эту уверенность?</z>
– Отношение к правительству у меня менялось много раз, поэтому не могу сказать ничего однозначного. Скорее у меня есть чувство тревоги, связанное с движением всего человечества не в ту сторону. Все, конечно, живут по-разному, но есть общий вектор, который вызывает тревогу. Меня тревожат тупики богатства и тупики бедности, идущие параллельно. Это серьезная проблема страны.
<z>– Санкт-Петербургом руководит женщина…</z>
– Я думаю, что нет большой разницы – женщина или мужчина. Выбор уже произведен и решено, что женщина, возможно… это даже некая свежесть. Ничего против я сказать не могу. Я не могу оценивать ни деятельность Валентины Матвиенко, ни ее личность. Я с ней не знаком, и я не живу в Питере.
<z>– А что говорят об этом в Москве?</z>
– В столице не говорят об этом. Как в мире не говорят о России. Не так уж это все интересно для мира. Как, впрочем, для москвичей – Петербург.
Для современной жизни женщина на руководящем посту – это нормально. В России сейчас произошла некая революция, разбудившая новые ресурсы. Появившиеся деятельные женщины, так называемые «бизнес-вумен», – это показатель долго спавшей энергии. Сейчас перед ней открылись широчайшие перспективы, появились интересные варианты. И это совсем не плохо. Но, как и любое новое явление, оно имеет и отрицательные стороны. Помимо энергичных деловых женщин появились отвратительно наглые, богатые, «взлетевшие» и «нуворишеские» бабы-хозяйки. Я таких знаю. А это уже неприятно. Но в целом я вижу колоссальный подъем энергии женщин как руководителей, как хозяев жизни – вопреки мужчинам или наравне с ними. Чаще всего все же вопреки. И у многих женщин наконец-то появилась возможность проявить себя в полной мере, а не играть роли второго плана.
<z>– Как вы относитесь к понятию «культовое кино», и существует ли оно вообще?</z>
– Оно безусловно существует. Раньше, правда, у нас это называлось иначе – народное кино. Я неоднократно слышу: «Мы делаем культовую картину!» Такие утверждения должны быть доказаны длительным по времени вниманием зрителей. Для меня в этом понятии есть нечто фальшивое. Культ планируется заранее! Я это наблюдаю довольно часто. И людям, создающим это самое «культовое» кино, такие трюки удаются. Конечно, это зависит от того, сколько вкладывается денег, в каком темпе и в какие места. К этому кино я отношусь подозрительно. Как это так?! «Мы делаем культовую вещь, и мы привлечем внимание зрителей, и мы заставим их это сделать, потому что мы затратили столько денег и надеемся получить в пять раз больше. И поэтому мы будем говорить, что это культ, культ, культ!» Культ должен происходить естественным образом. Когда художник что-то создает, а люди к этому произведению тянутся – сами, по собственному желанию.
<z>– Какие фильмы вы для себя можете назвать культовыми, любимыми?</z>
– У меня очень много любимых фильмов. В свое время я часто пересматривал «8 1/2» Феллини. Из отечественных – это любимый режиссер Данелия: «Осенний марафон», «Мимино» и «Кин-дза-дза!». А еще я обожал фильм «Июльский дождь» Хуциева. Не могу не вспомнить картины Швейцера, в которых я снимался. «Золотой теленок» стал по-настоящему народным фильмом, как, впрочем, «Любовь и голуби». Являются ли они культовыми – вам судить, а то, что это народные фильмы, – точно! Не подходит словечко «культовый» к таким картинам. Культ создается определенными усилиями, идеологическими или финансовыми. «Белое солнце пустыни» – фильм, прошедший испытание временем. Он до сих пор популярен. Его можно было бы назвать культовым, но мне все-таки ближе слово «народный», потому что он любим именно народом.
</z>Фото Татьяны Утемовой<z>