Приговор

Водка казалась холодной и горькой, как Его судьба. А я не мог до конца понять Его страх и Его боль. Потому что и самым лучшим слушателем был тоже Он сам, зачитывая в коротких кровавых снах собственный ПРИГОВОР.
Я – неизвестный. У меня нет ни имени, ни фамилии. Я – военный преступник. Я – простой пехотный командир, и все, что будет рассказано, происходило со мной или с моими однополчанами. Это все правда. Но и эту правду я буду немного смягчать, чтобы она не казалось очень резкой. Я расскажу, КАК ЭТО БЫЛО.
4.00. Часть – подъем. На БТРах вышли в район прочесывания. Через час потопали. Дембеля идут налегке. Все навьючили на молодых. Я молчу. Возражать бесполезно: прикажу забрать – взвалят на молодых еще больше, а тем и этого не унести. В 6.00 нарвались. У нас двое убитых и раненый. Нам их не взять – некому. Забрал с собой местное население, подозреваемых. Они и тащат наших.
Один наш командир – генеральский сын, взял как-то в плен троих «духов». Одному голову отрезал, сварил из нее суп и оставшихся двух этим супом накормил. За что и понес заслуженное наказание: выговор по партийной линии. Без занесения.
До 18.00 – война. Соединились со второй группой. Всего пять убитых, трое раненых. Всех несем. Десять пленных «духов». Бой идет без перерыва. Метрах в двадцати, на хвосте – «духи». Мочат, что есть силы. Появились вертушки. Насколько мне известно, по вертолетному уставу они не могут работать по противнику, если тот находится на расстоянии двести метров и ближе от пехоты. Спасибо мужикам-вертолетчикам – рискнули. Только благодаря им мы ушли, оторвались. Вышли к броне.
Помню, пришло пополнение. Вышли с ними на полигон. Штатный снайпер не может попасть в мишень с пятидесяти метров. Подхожу: он при каждом выстреле глаза закрывает. Смотрит на меня испуганно, и вдруг нажимает на курок. Винтовка автоматическая – прыгаю, чтобы ноги не перебило. Откуда пришел? – Ашхабадская учебка: бордюры красили, травку подстригали...
Собрали документы. У каждого душмана – карточка огня. Никто из наших даже не знает, что это такое. Все якобы с бандами воюем. А у «духа» на этой карточке – пристрелка, точки, ориентиры, дистанция. Он знает все, что ему делать. Они нас не боятся. Они нас ждут. А мы лезем.
Стоим в городе. Прямо перед нами – мечеть. Хоть и комендантский час, бегают, молятся в 23.00. А с девяти вечера по нам лупят с крыш, с деревьев. Попросил в мечеть по вечерам не ходить. Не поняли. В 4.00, как рассвело, пристрелял АГС по входу в мечеть. Стемнело: опять забегали. Запустил туда коробку – двадцать девять штук. Не вняли. На следующий вечер повторил: одиннадцать убитых, около двадцати раненых. Молиться стали дома.
Убитых и раненых отправили. У местных – в карманах патроны. Что делать: передать афганцам? Сколько раз сталкивались – передашь, а через месяца два с ним же в бою сталкиваешься. Говорю бойцам: этих отправить в Кабул. Местные смеются, довольны, что легко отделались. А для нас Кабул – отвести за угол и шлепнуть. Чтобы души их мусульманские в Кабул летели.
Жрать нечего. Одна консервированная рыба. Съели. Мокрые, голодные, холодные. По тыкве-то, конечно, получили. Изрядно.
Как-то приехал фотокор из «Красной Звезды», обвешанный кинокамерами: где боевые действия – у меня задание от редакции, снять. Приходит «Урал», груженный трупами наших. Я говорю: товарищ корреспондент, место освободилось. Он – задним ходом к вертолету. Делает вид, что отказала аппаратура. И желание выполнять задание разом пропало.
Утром – снова война. 5.00. Потопали. На дембелях – патронов по самые уши: накануне не хватило. Душманы ушли. Узнаю вчерашнего «крестника» (убитого мной «духа»). Оказывается, был мулла. Главарь. Афганцы нашли и вытащили его из могилы. Мы поняли, что к нему вернутся. Пришлось муллу заминировать – двести грамм тротила (в пятиэтажном доме стекла вылетают), на неизвлекаемость.
Вечером на новое место. Покушали рыбки. Хлеба нет. Сухарей нет. Одна рыба. К ночи поступили сведения, что на кого-то из советников готовится нападение. Всю технику передали для охраны. Сами остались с хреном. Спать негде. Хорошо, танкисты дали соляры. Даже углей нет. Переспали вот у таких костров.
Однажды приехал генерал – руководить операцией. После совещания наш комбат и говорит: я сделал все, что мог, но ему ничего не объяснить – для него есть боевой устав, которым тычет в нос. Скажите старослужащим – идем на смерть, на них одна надежда... Генералу до лампочки, что у нас в ротах по пятнадцать человек в строю. Он говорит: меня не интересуют ваши потери, меня интересует результат... В момент контакта с противником остаемся без огневой поддержки. Оборона эшелонирована – отдувайся, как хочешь. Итог: сорок девять убитых, сорок восемь раненых. Трофеев – ноль. Но отчет в Москву, очевидно, пошел совсем другой.
4.00. Подъем. Пошли на проческу. Идем по тропинке, самым первым – молодой пацан, полгода прослужил. Выскакивает «дух» с ППШ. Мне не выстрелить. Зато ему – лафа: дает очередь. Валимся в арык. Душман – через забор. Ору: за мной! Прыгаю через дувал за душманом. А его и след простыл. Тут подошло подразделение афганцев. Командир – старший капитан. Пока мы выясняли с ним, что и как, «духи» открыли огонь. Афганцы врассыпную. Хватаю за шиворот капитана. Верные союзники тормозят: залегли за нами и ждут. У них свои законы: офицера бросить нельзя.
Едем по городу. Командир говорит: «Я пошел вместе с советником вперед, мы уже почти дома»... Тут их и загасили. Врываемся в город. Впереди стрельба. Афганцы ползут по дороге. «В чем дело?» – «Рус, иди вперед». Выезжает «Тойота» – козы, овцы, люди. Якобы заглохла. А наших бьют. Командую водителю: вперед! БТР – машина хорошая. Два раза качнулись. «Тойоту» с дерьмом смешали.
Только я перезарядил – капитан деру. Но афганцы остались метрах в ста за нами. Добросовестно ждут. У нас шесть раненых: три офицера, три бойца. Все – тяжело. Отходим. За зоной обстрела подбегают афганцы. Несут наших. Сами. Слезно просят поделиться трофеями. Не просто так – у них премия за каждый трофей: документ – двести афоней, пятьсот – за единицу оружия. Прикидываю сумму, вес того, что тащить. Прошу две тысячи наличными – половину трофеев им: винтовки, гранатометы. Ну их на хрен! Своего хватает. Все довольны, все смеются. Я с них две «штуки» снял – жене дубленку привез.
Помню, появилась возможность ознакомиться со штабными документами. Получается, самые боевые люди – политотдел: от писаря до начальника. И расценки узнал у людей. Грамота ЦК ВЛКСМ – тысяча афоней, отпуск – две тысячи, телеграмма о смерти родных и близких – у связистов от тысячи до полутора... Наградные на офицеров – туфта. Согласно им – командиры батальонов и полков бросают своих подчиненных и идут врукопашную. Да за это судить надо!
Выходим в расположение родного батальона. Техника не вернулась. Жрать уже вообще нечего. Офицеры других подразделений спят в БТРах, бойцы – на воздухе.
4.00. Подъем. Задача простая – надо выбираться. Колонна – по дороге. Пехота – в полукилометре с краю. Проческа, чтобы не было засад. До трассы шесть километров. Идем четыре часа. Саперы обнаружили около пятидесяти мин. Но машины все равно сорок два раза рвутся.
Было дело – поймали мужичка. С виду крестьянин. Показывает свои руки – в мозолях. Пришел деньги зарабатывать на калым жене. А мы уже три дня работаем по этим полям авиацией, «градами». Поговорили с ним: «Ну ладно, сними рубашку». На плече – синяк от винтовки. Пошел под расстрел.
17.00. Вызывает комбат. Говорит, молодой лейтенант – три дня в Афгане – решил проявить героизм. Нарушил приказ, забрался вон в ту деревню. Это финиш. Мы туда и бригадой не совались – ни одного мирного жителя. А он – взводом. Только ребят зазря положил. Самого сразу пулей в лоб – наповал.
Раз сообщили, что в округе – совещание главарей. Одной охраны – человек девятьсот. Подняли авиацию, а она – возьми да отбомбись на несколько километров в сторону. Ну а пехота полезла на нетронутую оборону. Сорок три раненых в одном только батальоне.
Наших бьют. Люди – не жрамши, не спамши. Туркмены, узбеки – устали как сволочи. Но... наших бьют. Побежали. За полчаса – шесть километров. Двоих «духов» загасили, даже оружия не забрали.
Если душманы начали воевать в деревне – мирных жителей нет. Стреляют все: женщины, дети, старики. И мы действуем соответственно. Двоих ребяток посылаю кинуть по двадцать гранат – в дувалы. Чтобы жизнь малиной не казалась.
Добралась до нас комиссия из политуправления ТуркВО. Подполковник проводил показательные политзанятия. Объяснял политику. Рассказывал, как нам нужно дружить с афганцами, как понимать свой долг интернациональный. Все сидят, конспектируют... Накануне вернулись с боевых. Нашему подразделению предъявлены претензии на семьдесят четыре убитых мирных жителя.
Смотрю – дедуля. Седая борода. Длинная. Стоит с винтовкой у дома. Стреляю. Он открыл калитку, даже в дом вошел. Неужели мимо? – Нет, все путем. Выпал.
Забрали своих. Подбежала еще одна группа. Обратно прорываемся. Взяли во дворе арбу. Убитых и раненых погрузили. Около восьми вечера вышли к бронегруппе. Двинули к месту постоянной дислокации.
Охраняли командный пункт. Приводят трех пленных. Явно мирные. Начальник разведки берет пистолет, стреляет крайнему в лоб. Двое живых показывают на мертвого: он – душман, он нас заставлял. Начальник разведки стреляет в следующего. Последний кричит: они меня замордовали, я – свой. Но где душманы находятся, не говорит. В расход.
Ноябрь. Все мокрые. На броне. Никаких почестей. Никакой славы... Два года потребовалось, чтобы снять в Афгане красные погоны с пехоты и голубые с ВДВ, заменить на защитные. А парни гибли – мишени лучше не придумаешь. Обмундирование поставляли б/у, списанное. Под руками материя расползалась. Ну а генералы наши коллекционировали оружие и получали бакшиши.
Мы остались виноватыми. Вот так вышло. Я – неизвестный. У меня нет ни имени, ни фамилии. Но есть последний патрон, которым я так и не застрелился в Афгане.
<z>Кирилл Метелев</z>